Олег Чернэ

Биография

Человек в своей жизни может прийти к энергетическому, физическому или интеллектуальному развитию. И не знаю, к счастью или нет, но осознать это он сможет не в начале пути, а в лучшем случае после сорока лет своей жизни.

Впрочем, мои размышления о прошлом уже не вмещаются в рамки настоящего и уж тем более будущего. Человек привык к халяве, мутированным продуктам, сидению у телевизора — в общем, к тому, что лишает его самого главного — анализа. Даже если человек и использует это слово, он реально не готов к той реализации, которая за этим словом стоит. И хотя анализ развивается во времени, изначально необходим протест к самому себе — «не умею», «не могу», «не годен».

Я, рожденный во времена дзенского коммунизма, не мог воспринимать рафинированную жизнь серьезно. Будда говорит: «Уйди от иллюзий». Но чтобы их понять, нужно свою ванильно-рафинированную жизнь изменить. Взращивать сейчас нечего и нечем. Знания размылись, понятия ушли, тело рафинировалось. И вот автобиография ставит жирную точку в моей собственной борьбе с самостью. И я открываю новую борьбу со скромностью.

Собственно, настало и мое время, когда я могу сам сказать, что биография у меня есть. Вернее, у меня их несколько. Это биография ЧОМа, биография Цзе Куна, биография Бена Челеро, биография Шаабана, биография Глеба Черного (Глеб Ду), Патроно, Шри Чолы, и в этот ряд теперь добавилась биография Олега Чернэ.

Так уж сложилась моя жизнь, что она разделилась на три большие части и одну маленькую. Поиск, борьба со своей важностью и личной историей, уход из социума и жизнь в нем.

Каждому из этих периодов соответствовало свое имя:

• ЧОМ (что, собственно, есть Чернэ Олег Михайлович) — имя, которое было взято мною в период слежки КГБ в 1980 году.
• Цзе Кун есть мое даосское имя, и связано оно с уходом из социума.
• Бен Челеро — это имя-вызов, связанное с XIII солнечной печатью майя и днем моего рождения, имя революционного начала и постоянной борьбы с собой.
• Шаабан — мое суфийское имя.
• Глеб Черный (он же Глеб Ду) — социальное имя.
• Чола, или Шри Чола — имя иррациональное.

И вот в порядке борьбы со своей скромностью мне ничего не остается, как объявить, что за всеми этими именами, которыми подписаны десятки статей и книг, стоит один человек — Олег Чернэ.

Однако за каждым именем стоит и своя история. А значит, надо начинать с того момента, когда, собственно, я и задумался: а есть ли у меня история? Правда, задумался я над этим несколько позже, чем стал определять себя как ЧОМ, и случилось это после падения с крыши.

Но именно на ЧОМа легла основная, если хотите, мистическая история моего существования, когда я получил тот опыт, который затем изменил все мое отношение к жизни. Этот период я назвал бы так же, как и называется и одна из моих книг — «Бессмертие и сексуальный синдром».

Биография:

• Бессмертие и сексуальный синдром
• Дао
• Who are You, или период Цзе Куна
• Across the Universe
• Эй, You!
• Стирание личной истории, или история Бена Челеро
• Ритм
• Патроно
• Кельтский след Глеба Черного (Глеба Ду)
• Бессмертие и вода
• Шаабан
• Немного истории Олега Чернэ
• Чола

Бессмертие и сексуальный синдром

Время, сформировавшееся под именем ЧОМ… Этот период стал достаточно продолжительным. Он начался где-то с шестнадцати лет, когда я начал изучать каратэ по-советски у бывшего самбиста, и с этого момента я то ли руками махал, то ли отмахивался, то ли делал вид, что с кем-то или чем-то борюсь. А закончился этот период лет через пятнадцать.

Собственно, этот период нашел отражение в трех моих книгах: «Бессмертие и сексуальный синдром», «Эй, You!» и «Отшельник». Поэтому подробно описывать его не нужно, я лишь тезисно укажу на некоторые факты.

Самым важным для меня было понять, что или кто я есть. Как можно что-то постигать, когда нет собственной идентификации? А когда нет собственной идентификации, то какая уж здесь биография? Мало того, что ты ничто, но ты еще и не знаешь, куда двигаться и что реально необходимо постигать. И даже все потуги моего отца сводились на нет — то ли в силу моей неадекватности, то ли слабости, то ли простой неудовлетворенности, которая истекала из моего рваного бытового устройства. В общем-то, годами взращенная благодаря улице и школе тупость загнала меня в определенную нишу.

Конечно, я мог бы добавить сюда и семью, но она не оказывала на меня большого влияния из-за противоречий между отцом и матерью. Так что, возможно, худшего я избежал — стремления идти по стопам отца. Эта ниша разлетелась как доска от удара в конце 70-х годов, когда, непонятно откуда и как, на сцене появились ребята, которые могли красиво мочить друг друга в белых одеждах.

Должно было появиться нечто, что реально заинтересует меня. А так как в молодости может заинтересовать либо что-то загадочное, либо авторитетное, то этим и стали некие казаки в белых кимоно, которые прыгали, скакали, орали и мочили друг друга по-настоящему. Что это было — каратэ или не каратэ, — не важно. Все было по-настоящему. Это потом все это рафинировалось, когда из каратэ сделали спорт.

В общем, меня сконцентрировало некое таинственное начало под маркой каратэ, хотя оно не имело никакой ни профессиональной, ни методологической, ни философской подоплеки. Зато был дух. Появились люди, которые просто били друг другу рожи, ломали руки. Единственное, что их отличало от улицы (хотя все они ее представляли), так это то, что бились они «по понятиям».

Хотя все-таки философия там была: освобождение от внешнего рабства (на дворе были семидесятые). Наверное, это меня и притянуло. И после долгих лет занятий каратэ я понял, что тогда я пошел заниматься не каратэ. Я просто увидел ту форму существования, тот дух и понятия, которых мне не хватало — там было все жестко, больно, но честно. В общем, у меня появился второй отец, судья моей жизни — Виктор Васильевич Кузнецов (ВВ), которого я по сей день считаю своим единственным учителем, хотя после более десяти лет ежедневной пахоты и тренировок я ушел в поиски более глубоких, если хотите, основ существования.

Именно с ВВ были связаны впоследствии первые конспирации. Его, как известного специалиста, при этом не принявшего законы социума, после закрытия каратэ в 1982 году подвергли тотальной слежке. Это я понял на себе, так как мой телефон прослушивался, причем нашлись те, кто прямо мне об этом сказал. Ну а когда я занимался один, в лесу, почти в полной темноте, и ко мне подошли и сказали, что или я должен прекратить заниматься, или окажусь за решеткой, сомнения вообще отпали. Собственно, это и стало рождением моего имени ЧОМ, под которым я скрывался от КГБ. По крайней мере, мне так казалось.

К этому моменту я был уже сложившимся учеником. Для меня самым главным было учение как строгое и продуктивное служение. Был выстроен ритм, постоянство и требовательность — все на столь высоком уровне, что на остальное уже не хватало сил. Шесть-восемь часов занятий каждый день в течение десятка лет сформировали во мне борца за свою внутреннюю свободу. И КГБ мне не только был нипочем, но еще и помог впоследствии в моих поисках.

Нельзя сказать, что моя жизнь была мне в радость. Скорее это был проект по «переплавке» мучения во что-то иное. Многочасовые тренировки проходили дважды в день, начиная с раннего утра. Вопрос о технике даже не стоял, была лишь задача выжить.

Но однажды это клеймо «Сделано в СССР» рухнуло в бетонную кормушку вместе с моим телом и заодно с идеей быть первым, главным, лучшим. Конечно, необязательно падать с крыши, чтобы понять простейшую идею: прежде чем что-то хотеть, надо кем-то быть. Но как можно быть кем-то, если не открыт интерес к познанию, когда ты подобен помойной яме, которую надо сначала очистить?

Само падение меня проняло, видать, по полной. Я из мира «быстрее-выше-сильнее» окунулся в мир своей комнаты, полностью загипсованный и распасованный. Мне ничего не оставалось, как начать познавать мир из окна своей комнаты.

«Преступление и наказание», книга-назидание. «Капитал» Маркса, Платон, Цицерон, Августин Блаженный, Бенедикт Нурийский, Аристотель стали моими учителями на ближайшие годы. Разумеется, я не отказался от идеи совершенствования, которую мне привил Василич. Но максимум, что я мог — это вертеть левой рукой, что я и делал по два часа в день, заложив такую нехитрую процедуру обмана своему телу.

Интеллектуальные же поиски привели меня в еще большую депрессию от того, что на свете есть столько великолепных и почти недоступных знаний. Я чувствовал, что мало того, что я калека, так еще и интеллектуальный урод. И все же через полтора года я встал на ноги и, скрывая свои физические недуги, вернулся на пусть самоистязания.

Но теперь я интеллектуальному уделял достаточно времени, и с каждым днем я понимал, что я не упустил что-то, а просто не был готов. Интеллектуальное без концентрации — это фальшь. И мне удалось ее избежать. Школа, к счастью, не уничтожила меня, так как я не понимал, зачем она мне нужна. И сейчас я хочу сказать: что в своей массе школа — враг ребенку. Там больные несконцентрированные и неудовлетворенные учителя играют с телами и сознанием детей. И действительно, вокруг меня теперь были люди духа, а не люди информации, которые якобы интеллектуальны и умны, но у них нет духа пахать и истязать себя. Мало того, что они больны на тело, так еще и на голову. Зачем им вся эта информация, которая никогда не станет знанием? Знание без духа и концентрации — это, извините, параша.

И я принял решение, которое стало, возможно, моим спасением: «У меня больше нет друзей — есть те, кто занимается рядом». Возможно, это было неправильно, но мне необходимо. Я чувствовал, что проигрываю жизнь, и решил пожертвовать главным: друзьями и близкими. Друг — это тот, кто расслабляет тебя и забирает твое время. Тот, кто мешает тебе опереться на самого себя. Это было для меня реальностью. Мне не надо было, чтобы меня кто-то жалел или помогал мне. Если меня еще нет, то кому же они помогают?! Значит, они мешают! Значит, все! Моей энергии и так хватало всего на пять-семь осознанных часов в день, тогда как остальное время уходило на сон и ожидание следующих семи часов.

Дао

Так получилось, что падение Олега Чернэ с крыши совпало с началом изучения даосских практик. Постижение дзен, дао и тайцзи стали его новой затеей. Впрочем, ему необходимы были любые затеи, которые могли помочь разобраться с несамостоятельностью. Они и стали его новыми друзьями.

Несмотря на полузакрытость страны к середине восьмидесятых, происходил активный импорт сущностно-практических знаний. Любой азиат, знакомый с традицией, вызывал интерес, и Учитель Олега Чернэ всегда знал, кто, где и зачем объявился. Гостя в лучших традициях приглашали, угощали-поили и уже через четверть часа знали, что собой представляет этот мастер и стоит ли приглашать его еще.

Оказалось, что на деле добыть ключ к секретным знаниям не так уж сложно, если есть опыт, попытка анализа и постоянное стремление к обучению. Ему ничего не оставалось, как наблюдать, общаться и впитывать. В общем, затея познания занимала его тогда, наверное, больше, чем само по себе познание, что стало позицией служения: «Я был настоящим рабом практики и идеи, которому ничего не оставалось, как только верить», — вспоминает ЧОМ.

Особого выбора, впрочем, и не было. После падения с крыши на восстановление тела ушло почти десять лет — периодически «выключались» ноги или руки, возникали иные проблемы. Это был особый период, когда недуг гнал его на поиски дополнительных возможностей и развития, что заставляло искать альтернативные пути познания.

К этому периоду относятся встречи с людьми, которые изучали вопрос обретения сверхвозможностей и бессмертия. Например, с одним генералом КГБ или с монахом, который появился в его жизни мистическим образом, а также с различными гуру, которых оказалось в то время не так уж и мало.

Этот период описан в книге «Бессмертие и сексуальный синдром», где выделены наиболее значимые моменты поиска сверхсмыслов. Имя ЧОМ к этому времени уже набирало особый смысл и значение. Он стал уже профессиональным шифровальщиком. А как иначе, если приходилось общаться одновременно с чекистом, магами, нелюдями и прочими субъектами, названия которым даже затруднительно было дать?

Однако это дало возможность серьезно и глубоко почувствовать реальное и могучее воздействие на жизнь неведомого мира, подчиненного не столько человеческим, сколько каким-то энергетическим законам (этот период подробно описан в книге «Эй, You!»).

Who are You, или период Цзе Куна

Собственно, период ЧОМа достаточно продолжительный, и, хотя он переплетается с появлением других имен, его задача состояла в том, чтобы уйти и распрощаться с социумом. Биография была не нужна, он реально уничтожал ее вместе со своим настоящим именем. Именно как ЧОМ он и пошел бродить вокруг света в поисках знаний, не желая иметь какое-либо отношение к социуму.

ЧОМ — это имя, при котором игралась другая жизнь. Нашел же он ее уже, пожалуй, будучи Цзе Куном. Но это иная история. И хотя он успел под именем ЧОМ написать десяток книг, в реальности это были не книги, а выпады в сторону пространства, чтобы показать, что оно утопично в своих идеях. Это была реакция на пространство, и свою задачу он видел в том, чтобы научить читателя поставить перед собой вопросы (здесь рекомендуется прочесть такие книги, как «Алхимия багуа», «Алхимия тайцзи» (издана на английском), «Даосская йога для женщин», «32 вращения тигельной печи»).

Основную свою заслугу того периода ЧОМ уже впоследствии увидел в том, что он не только научился ставить перед собой вопросы, но и нашел на многие из них ответы. И, самое главное, он научился обучаться. Это единственное, что не только позволило ему выжить, бродя по свету, но и найти продолжение для своего развития.

Так с набором знаний жизнь стала наполняться смыслом. И этот период уже можно соотнести с другим именем Цзе Кун. Не то чтобы имя ЧОМ перестало существовать, но его надо было закрепить. Оно и сейчас продолжает жить, но надо было действовать, и ЧОМ стал переплавляться в Цзе Куна, а иногда и просто параллельно существовать, занимая свою выстроенную нишу.

«Когда ты готов, ты можешь начинать двигаться. Период Цзе Куна я бы, пожалуй, назвал самым счастливым, так как в этот период мне удалось добыть знания, верней, возможность их получить, — вспоминает ЧОМ. — Мы часто путаем знания с информацией, которая становится знаниями лишь после кропотливой работы, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы они стали частью меня».

ЧОМ стал «переплавляться» в Цзе Куна, поняв разницу в том, что одно дело — говорить о знаниях, другое — использовать их с позиции своего опыта, и третье — когда знания создают реальный опыт, который принадлежит этим знаниям. И этот первый опыт должен заставлять человека двинуться в путь.

Так начался протяженный период жизни, связанный с путешествиями и странствиями. Впрочем, этот период также не закончился и продолжается по сей день. Только из невменяемого существования, вызванного экстремальным состоянием от постоянных занятий и отшельнической жизни, он перешел во вменяемое состояние. Да и ЧОМ смешался с другими именами. Хотя начиналось все как-то театрально: «Все, ухожу, больше меня как бы нет… Вернусь не скоро!»

А ему никто тогда и не поверил…

Across the Universe

Это был 1989 год — время начала общественно-политического переворота в России. ЧОМ собрал пару-тройку сотен долларов, сел на электричку… Так началось его многолетнее кругосветное путешествие, которое продолжается и по сей день. Изменился лишь он, время и суть перемещений.

Это было время, когда из страны выехать было еще сложней, чем перемещаться за границей без виз вообще. Помогло наличие двух виз: в Китай, родной коммунистический, и Америку, визу в которую ему удалось получить на удивление легко по американскому приглашению.

Несмотря на яркость новых впечатлений, часть этого периода прошла, словно в тумане, так как часть времени надо было просто выживать, а часть он находился в измене своему сознанию. ЧОМ напоминал, наверное, голодного волка, который метался из стороны в сторону, только не в поисках еды, а в поисках знаний. Хотя отсутствие еды порой тоже создавало определенные физиологические переживания. Именно поэтому тот период времени он впоследствии называл «Временем становления Цзе Куна», хотя до реального получения этого имени еще предстояло прожить годы.

Сам же этот период стоило бы разделить на три части. В первой ЧОМ прошел вокруг света, можно сказать, автостопом, и пользовался локальными видами транспорта. Так сказать, народными. Затем был период поездок по странам Азии. Эти поездки были более направленными на результат, поскольку позволили добыть необходимые контакты. И, наконец, началось преподавание по всему миру, что позволило ЧОМу расширить область поездок для своих собственных изучений.

Каждый из этих периодов сложно выделить — слишком они разнились по концентрации, усилиям и проделанной работе. Для ЧОМа важным критерием было не просто то, у кого и сколько он занимался, а скорее результаты этих занятий. Все-таки основная задача данного периода состояла в уходе из жизни в социуме, так что о какой-то социальной последовательности, защите или позиционировании себя даже речи не шло.

При этом он перенес на свою жизнь неоценимый опыт предшествующей работы. Несмотря на то, где бы и в каком состоянии ЧОМ ни был, он продолжал тренироваться и практиковать. Нельзя сказать, что он понимал все, что делал, но это был переход уже и к следующему этапу — анализу делания, когда механичность действий заменило осознание того, что делаешь. Но чтобы осознавать, надо также постоянно делать. Нужен опыт.

Исколесив всю Азию, прихватив несколько мусульманских стран, пробродив по всей Северной Америке, Европе, изучая, так сказать, все и вся, проникая в различные организации, монастыри, ашрамы и побывав в одном из орденов, ЧОМ готовился лишь к одному — уйти. Так как личная идентификация не интересовала его, усиленная работа со своим эго привела к тому, что он даже не фиксировал на фото или видео то, что с ним происходило.

Правда, на каком-то этапе ЧОМ использовал видео для фиксации техник, чтобы их отрабатывать. Но каждый раз, снимая новый материал, он стирал предыдущий, так как пленок у него было всего несколько. Впрочем, сегодня, вспоминая эти истории, ЧОМ по-прежнему считает, что иначе было нельзя. «Я был учеником, a не фотографом или оператором, — говорит он сам. — И оттого, что я снимусь с тем или иным мастером рядом, мастерства не прибавится, а дешевая память мне была не нужна. И сегодня я ценен не тем, с кем занимался и у кого обучался, а тем, что лично знаю и могу. Собственно говоря, 12 лет я был конкретным ниггером своей жизни — одна мысль о том, что я что-то не умею, не знаю и вообще ничего не стою, так угнетала, что это заставляло пережигать тьму энергии и гнало по свету».

ЧОМ жил там, где был, ничто его не привязывало, ничего он не имел. Ни один кирпичик не оттягивал его состояния (разве что возникало неудобство от всяких насекомых, клопов, тараканов или муравьев, на которых он спал). Находились добрые люди, которые как-то помогали, кто деньгами, кто советом, а кто просто добрым словом. Впрочем, в школах и монастырях было проще, чем на улице. Было где поспать и умыться.

«Но, честно признаюсь, убогость развития в монастырях часто угнетала, — продолжает Олег Чернэ. Получалось, что они мне были полезны лишь как ночлежки. Я за все свое время ни в одном монастыре не встретил реальных учителей. Это были просто хорошие люди, проповедующие естественные символы. Для меня религия не была тем пунктом, который мог бы меня двигать. По-моему, все религиозные ценности должны быть просто нормальным отношением к жизни. А знания должны приходить через усилия. И я верил и продолжаю верить лишь в собственные усилия. А для этого должна быть свобода от любых внешних привязок».

Так одно событие и намерение порождало в его жизни другое. Как говорится у мистиков, «выводило» — возникали новые возможности и учителя. Как ни странно, не так помогали азиаты, как американцы, которых было очень много и в Азии. Они помогали с переводом и выводили на новых и нужных людей.

Так ЧОМ попал в секретные места гор Маошань, Лаошань, Лаофушань, Вэйбаошань, Тайшань, в горы Гонконга, Тайваня, Сингапура, в Индонезию, Бирму и другие страны. Впрочем, здесь рекомендуем прочесть книгу «Отшельник», где описаны результаты этих перемещений.

Чем бы он ни занимался, какие бы школы ни посещал, для него было важно одно — заниматься. Если это Сантрия Нусантара, то дыхание; если арнис — работа с короткой энергией; если хилеры, то проникновение в параллельные энергии; если маошаньская традиция, то талисманы и символы; если патриархи школы Лянь, то выстраивание оси; последователи великого Чэнь Факэ — искусство работы с пространством.

Зачастую ЧОМу было даже все равно, кто его обучает, если он видел, что эти знания чего-то стоят. А так как за спиной уже было более 10 лет практики, он не был «энтузиастом» и поклонником чего-либо, но искал реальной глубины. Впрочем, все это длилось до момента, пока его не отцентрировали мастер Ю и отшельник Лю (мастер У).

«Возможно, я навел бардак в своих действия. Нельзя было заниматься столько и всем, — вспоминает ЧОМ. — Но по прошествии десятка лет я понимаю, насколько это было правильно. Я развивал тело и мозги, а они мне отплатили за это и помогли во всем навести порядок. Не учителя, а именно тело и мозги. Нисколько не принижая достоинств тех, у кого я обучался, скажу, что если бы я не действовал, не сравнивал, не пробовал, то сегодня я просто оставался бы на обочине реальных знаний и в лучшем случае был бы представителем какой-нибудь семьи — Чэнь, Лянь, Бэй и прочих.

И я не хочу сказать, что это правильный путь, но он дал мне возможность познать методики преподавания и структуризации знаний, которые еще предстояло десятилетиями отрабатывать. Выше знаний не может быть ни один мастер, не один учитель. Если над учителем нет системы, то он ввергает в ограниченность своих учеников.

Многие так и остались в моей памяти без имени и даже места, но я не думал, что когда-либо вернусь в посещаемые мной места, поэтому мне не было нужды создавать историю. Сегодня, когда я использую свой социальный имидж, наверное, все пригодилось бы. Но меня это не отягощает. Если есть знания, то они и без имиджа остаются знаниями. Имидж — не более чем информация, которая создается всегда в угоду личной истории. Мне же сегодня, как человеку, 20 лет ее стиравшему и почти 45 лет практикующему, сложно и сегодня привязаться к каким-то событиям и именам. А тогда ситуацию существенно облегчало то, что за десять лет занятий с Учителем я научился понимать язык жеста и тела, важность ритма и дисциплины, мог отличить истинное от ненужного.

Умение обучаться существенно сокращало время — не приходилось бездумно повторять упражнения. Если не понимать, то зачем тебе знания, ведь никогда не понять, как их получить. Самое ценное из искусств — искусство обучаться. Все остальное лишь следствие».

Эй, You!

Искания ЧОМа как Цзе Куна так бы и закончились, если бы он не попал в Гонконг. И хотя он много что познал и увидел, все то, что началось уже после Гонконга, несравнимо с предыдущим.

К моменту его приезда в Гонконг, куда Цзе Куна послали монахи Маошаня, он уже жил не в последовательных событиях, а в параллельных. Цзе Кун уже решил для себя, что покинет социум, и осталось лишь разобраться в том, куда отправиться. Сначала он чуть ли не остался на Маошане, но тот развал, который устроили там китайские коммунисты, не позволял Цзе Куну находиться там долго, и его, по сути, отправили в Гонконг. Там Цзе Кун должен был встретить Его — того, кто, собственно, и определил его дальнейшие скитания.

Там Цзе Кун встретился с мастером Ю — монахом школы Небесных Наставников. И хотя он шел на эту встречу по наводке и совершенно не понимал, как Его найти, получилось все банально. Придя в парк, Цзе Кун сразу наткнулся на борцов туйшоу. Ну и его сразу переклинило. Дело в том, что если где-то можно было побиться, то это действовало на него как красная тряпка на быка — он сразу оказывался в гуще событий.

Но, надо сказать, что в Гонконге все не так просто, потому что там существуют зоны влияния. И если ты куда-то влез, то сразу становишься как минимум объектом чьего-то интереса. О тебе скажут и доложат. Цзе Кун попал в зону ответственности Ли Тайлуна, то есть школа, куда он влез, принадлежала одному из кланов гонконгской мафии. Но понял он это на третий день, когда к нему подослали одного крепыша, с которым у них завязался реальный бой.

И вот он на родине Брюса Ли, и попал в грезу своей юношеской мечты. У Цзе Куна уже были стычки и на Филиппинах, и в Индонезии, и в Китае, и в США, но именно эта схватка на Тайване привлекла внимание половины парка. И среди этой половины оказался Он, Ю Дунтин. Его нельзя было не заметить. Он был подобен дереву, что возвышается над полем.

По окончании сражения, в котором победитель так и не был выявлен, появляться в этом парке уже не стоило, и он понял: надо уносить ноги. К тому же его уже пригласили куда-то к Ли Тайлуну, их главному. Выходя из расступившейся толпы, он уткнулся глазами в Него. Машинально Цзе Кун спросил, не знает ли он Мастера Ю. Вместо ответа он был приглашен назавтра в парк Кунлунь. Цзе Кун был настолько измотан, что даже не спросил время и ушел в свою комнату, которая располагалась как раз неподалеку от этого парка.

Впрочем, эта история описана в книге. Смысл в том, что Цзе Кун все-таки встретился с мастером, который отправил его совершенствоваться на Лофушань. Три года общения с мастером Ю помогли Цзе Куну уйти дальше, вернее, глубже в познании даосской алхимии. Он, собственно и дал ЧОМу (Олегу Чернэ) имя Цзе Кун, что значит Дисциплинированный и Таинственный.

Позже, через несколько лет, пройдя через различные горы, Цзе Кун встречается с главным для себя человеком — отшельником У. Это отшельник, представлявший сразу несколько даосских школ. Они с мастером Ю приняли Цзе Куна в свою семью и наложили массу табу, часть из которых Цзе Кун не может нарушить и сейчас (все это объясняется в его книге). Конечно, заполучить бессмертного учителя — это «нечто» для любого сознания. Правда, ЧОМу пришлось проделать немалый путь, чтобы попасть к учителю У.

Причем первая встреча произошла в зоне Золотого Треугольника, в то время активной зоны наркотрафика. Сейчас, спустя столько лет, даже сложно понять, где именно это было, так как Цзе Куна везли «туда, не знаю куда», и романтика пути отягощала его и без того полунормальное сознание.

Он был готов остаться обучаться, и больше ему не было нужно ничего. Но не тут-то было! Цзе Кун столкнулся с полным управлением собой. На него так четко и жестко еще никто не воздействовал. Учитель У сразу создал стену между Цзе Куном и собой. Он управлял его телом, сознанием и, конечно же, энергией.

Первое, что он отрубил в нем — это желание. Второе — четко обозначил время ухода из социума и алгоритм взаимодействия с ним. Правда, это совпало с собственным желанием Цзе Куна уйти из социума. Но Цзе Куну было отмерено 10 лет на подготовку ухода из этого мира вообще.

У Цзе Куна возникло большое желание написать обо всем этом. Но любая попытка засвидетельствовать что то о мастере У категорически прерывалась, даже мистически, и прерывалась странным образом. Во-первых, когда Цзе Кун пытался записывать, он не мог этого делать. Во-вторых, любые его мысли и попытки восстановить все, что касалось знаний, заканчивались ничем.

При очередной встрече отшельник У объяснил все это. И это объяснение стало самым тяжелым испытанием. Если в первый раз Цзе Кун, полузамученный, просто занимался, что-то делал и спал в каком-то сарае, то во второй раз он мог четко общаться с мастером, будучи настроенным им на определенную волну (в книге «Отшельник» он уделил этому достаточно времени). В результате имя Цзе Кун стал самым таинственным именем ЧОМа в восприятии окружающих, потому что когда на карте стоят реальные знания, меньше всего хочется спекулировать на эту тему.

Стирание личной истории, или история Бена Челеро

Параллельно существованию ЧОМа и впоследствии Цзе Куна сформировался интерес и к Латинской Америке. Причем этот интерес сформировали три группы — это иезуиты, которые пытались обратить в веру различные аборигенные группы; Че Гевара как символ свободы; и Кастанеда, который помог поставить перед собой многие вопросы.

Но так как ЧОМ был в первую очередь практиком, а не революционером, то Шаман Че для него так и остался символом. Однако интерес Че Гевары к индейскому напитку каа-и-гуа (известного как мате) и к инкам способствовал поиску индейских знаний.

Большую роль сыграл Карлос Кастанеда — человек, который миллионы людей отправил на поиск внутренней свободы. Его имя на долгие годы стало значить больше, чем имя Че. Собственно, с него и начался реальный интерес к индейской традиции. И так как для Олега Чернэ (ЧОМ) в тот период не было интереса использовать свое имя, то и идея Виктора Санчеса о стирании собственной истории пришлась ему кстати. Так стало формироваться имя-вызов Бен Челеро, связанное с 13-й солнечной печатью майя.

И хотя это имя было получено гораздо позже, после майянской церемонии открытия солнечных печатей, оно с самого начала витало в воздухе. В общем, держась за даосские знания двумя руками, ЧОМ стал исследовать индейские традиции. Сделав пару вылазок в Мексику, Перу, Эквадор, Боливию и Бразилию, он определил для себя определенный спектр задач, основанный на двух матричных культурах — чавин в Южной Америке и ольмеков в Мезоамерике, что впоследствии раскрыло все величие и многообразие Латиноамериканского континента.

Латинская Америка в свою очередь открыла интерес к Африке (непосредственно к культуре йоруба). Таким образом, у Бена Челеро наметились три линии — мезоамериканская, андийская и афро-бразильская. А впоследствии и североамериканская традиция, к которой относятся анасази, зуни и хопи.

В Латинской Америке все получалось гораздо быстрее. Была четкость в понятиях, где, зачем и как надо быть. И при всей сакральности этих линий именно даосский опыт позволил быстро и четко в них вжиться. Все это сопровождалось практическими занятиями с Кастанедой, Виктором Санчесом, Элисом (который открыл многое значимое ,особенно  в женском латиноамериканском культе) и различными шаманами. Возможно, не стоило бы рассказывать об обучении у Кастанеды или Санчеса, тем более в контексте стирания личной истории и борьбы со своей значимостью, но эти связи дали Бену Челеро, бесспорно, много.

Конечно, аудитория индейских знаний сложна. Представьте: часть без личной истории, часть вообще непонятно кто — кроме слов «синхронизация», «сновидение» и названия какого-то трансформирующего напитка ничего сказать не могут. Часть реальных и замотанных исследователей, а остальные 70% при этом либо интеллектуально потерянные, либо играющие и создающие имидж. Так что пришлось немало потрудиться, чтобы познакомиться с реальными представителями индейских культур и носителями знаний: сапотеками, ацтеками, индейцами майя, теми немногочисленными и серьезными исследователями, которые дали возможность проанализировать индейские знания.

Познание индейской традиции привели к пониманию тому, что надо либо переезжать в Латинскую Америку, либо серьезно развивать мозги, а не стирать их. Бен Челеро обратился к исследованиям людей, которые преуспели в изучении индейских традиций. Это Роджер Уолш (Roger Walsh), Стивен Хьюстон (Stephen Houston), Галина Ершова, Юрий Кнорозов, Майкл Ко (Michael D. Coe), Вильям Гейтс (William Gates), Эдуардо Моктезума (Eduardo Moctezuma), Милослав Стингл (Miroslav Stingl), Льюис Спенс (Lewis Spence). Их опыт и анализ индейской традиции дал многое.

Годы блуждания Бена Челеро по бескрайним просторам Северной, Центральной и Южной Америки с погружением то в традиции хопи, анасази и зуни, то сапотеков, толтеков, мапуче, кечуа и аймара дали опыт получения личной силы и искусства жить с намерением.

Период Бена Челеро характеризуется и погружением в африканскую мистерию с ее искусством капоэйры, которое первым привез в Россию именно Бен Челеро. Африканская история Бена Челеро ассоциируется с множеством африканских традиций, но особенно с культурами йоруба и нкиси.

Но если Латинская Америка дала очень важное понимание времени и пространства, то африканская позволила познать вневременные высшие параметры пространства. Это позволило определить два типа традиций: матричные и переходные. Матричная — та, что сохраняет внутри себя схему законов и знаний. Переходная — та, которая либо еще не до конца сформировалась в стройную систему знаний, либо ее задача в том, чтобы быть предтечей и подготовительным этапом для какой-то иной культуры.

Понятие матричности культуры оказалось довольно емким и объясняющим многие исторические загадки, касающиеся судеб древних цивилизаций. Переходной была, к примеру, мезоамериканская культура мишкеков. А матричные мезоамериканские культуры ольмеков и ранних майя показали знания о трансформации, порталах, переходе в другие измерения. Подобное было у чавин в Южной Америке и анасази в Северной Америке.

Как таковая матричная культура не может быть разрушена извне — она настолько глубока и сильна в своих знаниях, что если ее кто-то «завоевал», то это значит, что ко времени завоевания она просто переставала нуждаться в существовании, создав для своего ухода нечто такое, что ее самоуничтожало. И, кстати, известная русская «неустаканенность» как раз и объясняется переходностью культуры: постоянно переходя из одних качеств и форм в другие, она пока не может «поймать» матричное знание. Матричность подразумевает объемность, единое развитие физического, энергетического и духовного начал.

Обобщения такого рода закономерно легли в основу некоего универсального знания о единстве и гармонии природного, общественного и человеческого, что достигается через личностное развитие. Дело развития может существенно облегчить структура, содержащая в себе знания о системности и закономерности, которые создают «изначальные условия». В ином случае приходится быть первопроходцем, тратить дополнительную энергию на «изучение правильных учений», среди которых именно даосская традиция позволила Бен Челеро стать качественным учеником и не играть в индейца.

Бен Челеро полагал, что единого учения о матричной сути мира пока не существует, но были люди, работающие над этим — Хосе Аргуэльес (José Argüelles, автор книги «Фактор майя», рассматривающий систему миропорядка как цельную пульсирующую зону макрокосмоса), суфий Идрис Шах (Idries Shah, ادریس شاه), Рудольф Штейнер (Rudolph Steiner), Клод Леви-Стросс (Claude Lévi-Strauss), Джозеф Кэмпбелл (Joseph Campbell), отчасти Кастанеда. Но все это — продолжающийся поиск философского камня, который до сих пор скрывает в себе столь манящий код особых знаний.

Много кто помогал Бену Челеро в системности подхода, но часто вставал вопрос практики. И здесь стоило бы отметить Георгия Гурджиева, Петра Успенского и даже Елену Петровну Блаватскую, хотя изложение системы знаний в ее исполнении — чисто женское, где надо, скорее, погружаться в ощущения, чем в логику.

Однако именно африканские и индейские исследователи привнесли многое в формирование матричного знания. Среди них стоит выделить таких исследователей, как Рауль Каньизарес (Baba Raúl Cañizares, главного священника Америки по теме сантерия), Кэрол Дау (Carol Dow, исследовательница афро-бразильских культов), Луис-Мануэль Нуньес (Luis Manuel Nuñes, исследователь афро-карибских культов), Джейкоб Олупона, Баба Ифа Караде и Аво-Фалокуна Фатунмби (Jacob K. Olupona, Ifa Karade, Awo Falokun Fatunmbi — исследователи культуры йоруба) и Хулио-Гарсия Кортеза (исследователя традиции оша).

Эти исследователи как бы разделились на практиков и аналитиков, что для познания ритма и духа недостаточно. Но так как Бен Челеро искал алгоритм постоянного развития, без которого рано или поздно наступает предел, то он посвятил себя практическому анализу.

«Теория пределов» легла в основу разработки своеобразного мировоззрения именно индейского пути, пути Бена Челеро. Он создал экспериментальную группу в лице Эдуардо, Туку и Толтека, которую решил контролировать посредством сновидения и получать от них всю информацию. Собственно так, как его обучил Кастанеда.

Этот опыт стал для него самым эффективным в осознании всех тех практик, которые он добывал почти 20 лет. Себе Бен Челеро отвел роль познания ритма, и таким образом он проживает в трех пределах познания индейской традиции. Как практик он изучает ритм, как наблюдатель следит за теми, кто представляет индейские практики, и как аналитик изучает исследования индейских традиций.

Ритм

Ритм — это искусство осознания себя в любой момент времени. Если, например, осознание уменьшается, используется практика для восстановления или другое изменение сознания для собирания энергии сознания. Признаком правильного ритма может служить состояние поиска, сигнализирующее, что человек как минимум не хочет потерять свое качество.

Тяга же к саморазвитию свидетельствует о том, что человек хочет свое качество усилить. Далее идет набирание силы и выведение себя на более высокий уровень. Это уже требует специальных знаний. Человек, пребывающий в поиске и саморазвитии, имеет шанс на будущее. Это рассматривается как перерождение, реинкарнация, своего рода дискретное бессмертие.

А вот утративший свое качество умирает, точнее, возрождается уже без качества духа — «родится баобабом». Факт реинкарнации можно легко установить, если достижения духа были высокими. Невысокий же уровень нередко приводит к комбинированной реинкарнации — два-три схожих духа собираются в единый, и какой из них победит затем в новом теле, сказать сложно.

Собственно, все это объясняет теория ритма, которую глубже всего познал африканский континент. Здесь индейская линия перекрещивается у меня с африканской, и я раскрываю для себя новое супер-знание, заложенное в капоэйре. Однако здесь я нахожусь в большом протесте. Учась и общаясь с такими великими учителями капоэйры, как местре Бразилио, Саосуна, Аккордеон, Но, Коба Манса, Бахао, Бандейра, Рика Бока и другими, я сталкиваюсь с очень глубоким и противоречивым миром, который, с одной стороны, меня затягивает, с другой — вызывает протест, связанный с выхолащиванием реальных знаний корней Анголы и йоруба.

И я посвящаю себя очищению капоэйры от всего наносного, спортивного и пустого. Постоянно приглашая в Россию разных мастеров Капоэйры вот уже более десятка лет, я продолжаю чистить пространство капоэйры и осознавать это искусство ритма.

И здесь я вижу главную свою заслугу в восстановлении, упорядочении. Я просто очищаю традицию, как археолог очищает кисточками древнюю статую — медленно и верно. И совершенно не хочу брать на себя роль великого познавателя Вселенной. Мне интересно развиваться. Это, собственно, и есть мой основной жизненный интерес.

Мы подчиняемся законам Неба и Земли, которые были изучены гораздо лучше в древности, хотя и хуже объяснены. У каждого знания свой ритм, которому соответствуют свои законы. Обновленными могут быть лишь подход, требования, принципы и средства обучения (например, такие как интернет или мобильный телефон).

Патроно

Патроно — это имидж и архетип Олега Чернэ. В какой-то степени имя Патроно подменяет имя ЧОМ. После 40 лет практик, выживаний и преодолений Олега Чернэ инициировали как Патроно — это же его имя в традиции капоэйры, которое с благодарностью было им принято. Так он дополнился еще одним именем Патроно.

«Несмотря на то, что это имя опирается на последовательную историю пути, для  меня, — говорит Олег Чернэ, — это некая свежая струна, хотя, наверно, в разные периоды жизни мне приходилось реализовывать подобный имидж. Это имя у меня ассоциируется с восприятием архетипа крестного отца, но со своим особым звучанием».

Патроно — крестный отец многих практик, так как приходилось много очищать и защищать путь развития и совершенствования. И сегодня, когда он полностью подчинил себя служению пути, Патроно очень естественно воспринимает практику как процесс выращивания и отношения к ней как к чему-то родному и близкому.

Конечно, если Вас интересуют детали, то стоит почитать что-то в открытых источниках о Цзе Куне, Бене Челеро и, конечно, ЧОМе.

Для Патроно неинтересно смотреть в прошлое, да и к будущему он спокоен. Он живет настоящим, так как ценит процесс творения, от которого он все же, пожалуй, зависит. Хотя, может, и наоборот.

Кельтский след Глеба Черного (Глеба Ду)

В своей кельтской истории под именем Глеба Черного (Глеба Ду) я не только столкнулся с особым миром кельтских знаний, но и получил мистический опыт погружения в эти знания. В кельтском наследии я встретил четкую, глубокую и структурную систематизацию знаний, заложенную в законы поэзии, гейсов, связи и соединения, а также получил опыт искусства переживания, или искусства экстатичности.

Рано или поздно на пути развития было необходимо прийти к систематизации знаний, разобраться в процессе их получения. Это и приводит к истокам построения системных знаний, связанных с кельтской культурой. Таково мнение и многих исследователей, с которыми я согласен. И среди тех, кто внес особый вклад в изучение наследия кельтов и в понимание структурности процесса обретения знаний, стоит особо выделить следующих исследователей:

• Томас Ролестон (Thomas Rolleston). Он многое сделал для изучения мифологии кельтов
• Стюарт Пиготт (Stuart Piggott). Проделал серьезную работу в изучении наследия друидов и искусства древних кельтов.
• Дэвид Уилсон (David M. Wilson) и Джон МакКалох (John Arnott MacCulloch). Исследователи мифологии норманнов, англосаксов и кельтов.
• Бари Канлифф (Barry Cunliffe). Автор трудов о миграции кельтов по Европе.
• Миранда Грин (Miranda Green). Изучала искусство, мифологию и религию кельтов.

Кельтская традиция стала третьей в моей жизни после даосской и латиноамериканской, где был приобретен мистический или иррациональный опыт. И эта традиция еще сильней сконцентрировала на природе саморазвития, на отношении к развитию и на качестве, где основой должны быть принципы и законы, а не пространственные суждения. Именно это определило законы постоянного переживания как акта творения, когда тело находится в постоянном наполнении, мозг — в питании, а чувства — в экстатическом переживании.

Сегодня человек должен владеть методикой сознательного продвижения себя, а не довольствоваться просто неосознанным использованием заложенных от рождения возможностей. И если сознание вовлечено в работу (то есть находится в активной форме существования), то оно также должно быть исследовано.

Кельтский след перевел меня в тот формат социальной адаптации, где я выступаю как Глеб Черный (Глеб Ду) но, по сути, именно он привел и к позиционированию себя как Олег Чернэ. С момента познания кельтской традиции, к которой я обратился более 20 лет назад, повседневный анализ любых событий и контактов стал стилем внутренней жизни. Переработка знаний, целенаправленное взаимодействие и определение «точек сборки» в итоге и привели к погружению в изучение различных мировых традиций.

И если телу и энергии было уже достаточно набора тех или иных упражнений, то сознанию явно не хватало вовлеченности, а значит, и достаточного питания. И именно кельтская традиция открыла систему питания мозга, где теория пяти вкусов, познанная в даосской традиции, открылась в полной мере.

Знания о жидкостях, знания о природе не просто существования и наполнения, но и проживания, стали основными в кельтском пути. В результате закрепилось то, что началось в истории Бена Челеро, а именно то, что все должно строиться либо по универсальному принципу, либо соединено с природным ресурсом, в котором ты проживаешь.

И если нет условий для этой универсальности, то это некая либо подготовительная, либо переходная модель. То же самое и с практиками: самое опасное — зацепиться или начать работать с переходными моделями, вовлекая себя в частичность познания.

Несложно сообразить, что обретенный алгоритм беспредельного развития означает в той или иной форме бесконечность жизни — нормальная религиозная константа, разве что в динамике, адекватной нашему веку. Впрочем, здесь уже требуется ввести поправки опыта.

Бессмертие и вода

Бессмертие — это алхимическая форма, а не религиозная. Есть лишь ее религиозные определения, наполняемые самым разным смыслом. Существуют серьезные культуры, которые признают существование бессмертия без всяких сомнений и иных задних мыслей: латиноамериканская, кельтская, индийская, даосская.

Кельтская традиция приводит меня к осознанию жизни бессмертных. То есть не как форма познания, возможностей и т. д., а формат анализа. Это непреходящее чувство откровения, где мой опыт встречи с бессмертными обрамляется опытом анализа их жизни, а не просто опытом неведения. Мой опыт встречи с бессмертными имеет 20-летнюю историю, но я не хочу спекулировать им.

Однако анализ их жизни, поведения, становится чем-то значительным для меня. Анализ, который пришел ко мне вместе с изучением кельтской традиции. Хотя я и раньше считал, что могу анализировать и осознавать, в действительности я сильно ошибался. Для этого надо развить сначала системное мышление. И только в условиях системного мышления можно говорить об анализе. И системное мышление здесь меня приводит к двум, казало бы, несочетаемым интересам — это вода и бессмертие. Дело в том, что у кельтов также существовала концепция бессмертия, как и у даосов, ольмеков, египтян, инков, йоруба, фракийцев и прочих культур.

Однако у кельтов концепция бессмертия накладывается на их повседневную жизнь как схема, которую они должны отобразить и пережить. Это реальное откровение и открытие помогает мне воссоединить мой многолетний опыт изучения природы знания и их принципов, что я попытался показать в своей книге «Код де Вино».

Посредством кельтов я пришел к изучению свойств воды и всех напитков, связанных с водой. Так для меня открылось реальное познание мира виски, пива, коньяка, вина, народных и кисломолочных напитков. Именно в такой последовательности. Я из нетерпимого к любому алкоголю практика встал на защиту качественных жидкостей. И для меня структурированная жидкость — не важно, в какой форме, обретает определенный смысл, и, самое главное, познание и анализ жизни бессмертных, связанных именно с кельтской традицией.

Я начал анализировать возможности, и, самое главное, переживания людей, которые достигли состояния бессмертия. Это особый опыт познания человеческого духа, путей того, как человек становится смертным. И самая большая проблема здесь заключается в том, что люди просто не готовы воспринимать знания, они разучились это делать. Нехотение или неприятие — это лишь реакция, исходящая из того, что мозг не напитан.

Неумение питать мозг приводит к его упрощенному существованию, где знания заменились информационной реакцией. И основная проблема для современного человека не в том, что он согласен с чем-то или нет, верит он или нет, а в том, что он не знает, как питать мозг. А значит, и не имеет возможности открыть его для каких-то новых идей и уж тем более использовать для анализа. Мышление, анализ, осмысление, рассуждения — это пустой звук для современного человека. И первое, что надо делать — это разбираться с жидкостями, которые естественным физиологическим путем помогут восстановить физиологию тела и питание мозга.

Именно непонимание людьми, даже с развитым сознанием, структурности тела, особого свойства мозга, который надо уметь питать, не позволяют мне взаимодействовать с научной средой.

Только определенное состояние тела и мозга может не только помогать открывать законы и исследовать их, но и понимать, для чего и куда их реально нужно направлять. Законы и открытия должны совершенствовать человека, а не обеспечивать его просто дополнительным ресурсом. Сегодня наука реанимирует больных и помогает ленивым, а не создает условия для более подготовленных двигаться дальше — как например, полеты в космос, куда летает миллионный процент жителей Земли. Ученые в основной своей массе — невежды, тратящие свою энергию на результат, тратя себя в процессе. Пример обратного? Леонардо да Винчи, Ньютон, Бэкон.

Так и жизнь человека — он тратит себя в процессе, ориентируясь на незначительные во времени к его основной жизни результаты. Здесь как раз напрашивается основной вывод из жизни бессмертных. Это люди, которые постоянно генерируют свою энергию и улучшают пространство вокруг них. Человек, который не генерирует энергию, который не умеет это делать, заражает себя ленью, которая становится рассадником вирусов, и затем питает пространство вокруг себя ими. Право на ошибку имеет лишь тот, кто много работает над собой.

И сегодня, когда за 40 лет своей уже преподавательской деятельности я объехал более 140 стран, проводя лекции и семинары на всех континентах, я хочу со всей ответственностью сказать, что проблема современного мира в его подходе к образованию. Ничего не решить и не сделать, если не пересмотреть всю пагубность развития в школьные годы.

Школа сегодня не является системной организацией. В ней напихано все до кучи, но ничто, при этом, не увязано. В школе ребенка набивают информацией, которую он осознанно не использует. Вместо обучения обучаться, развития концентрации, обучению физиологических основ развития, происходит эксплуатация. В лучшем случае школа становится психологическим отделением некой больницы.

Сталкиваясь со слушателями во всем мире, я часто сталкиваюсь с примитивным мышлением, когда люди реагируют, а не анализируют. Человек сегодня не имеет права называть себя человеком, если он не есть человек действия. Даже если природа человека дала ему такие возможности, он должен еще больше спрашивать с себя.

Шаабан

Шаабан (Олег Чернэ) — это суфийское имя. Так получилось, что в своей жизни Олег Чернэ столкнулся с последователями Идриса Шаха, Руми, мистической школы суфизма в Индонезии. Основа суфийского пути Шаабана связана с персидской традицией накшбанди (نقشبندیه‎, арабский вариант — аль-накшбандийя, النقشبندية‎), которая хотя и требовала особого посвящения, но была достаточно демократична, что позволило  познавать традицию как факт и не привязываться к конкретному ордену. Это было достаточно важно, поскольку позволило получить опыт поиска, но самое главное — восприятия.

В основе этого особого восприятия суфизма было освобождение от всего, даже от поиска бараки. В той или иной степени Шаабан пошел путем Пира Вилайят Инайят Хана (сын Хазрата Инайят Хана, муршида Хизрайята и основателя ордена объединяющего универсального суфизма, Sufi Order International, который предложил интегральный подход к суфизму), а также Бабы Рексеба, представителя ордена Бекташи в Америке, предложившего в понятной для Запада форме понимание суфийского пути.

Подобного придерживался и Хазрат Асад Расуль (Hazrat Azad Rasool) — индийский суфий, объединяющий учения нескольких суфийских орденов: Накшбанди (Naqshbandi), Чишти (Chishti), Кадири (Qadiri), Шадили (Shadhili).

Шаабан принял путь салика, духовного путника: идти по пути познания и не стремиться к получению ранга, став странствующим наблюдателем различных суфийских форм учения. Суфийская линия была выстроена опытом общения с различными суфиями и муршидами, на чтении «Месневи» Руми, на произведениях Аттара, Саади, Назими. Именно суфийский путь помог Шаабану идентифицировать свое отношение к духовному пути.

«Духовное развитие — подчас очень спекулятивное понятие, которое гарантирует обретение качества, если человек из себя реально что-то представляет, а не просто за кем-то следует или где-то инициирован. То есть это нечто глубоко личное. И человек, не познавший внутренний покой и гармонию, не может говорить о каком-либо духовном развитии. Надо привести в порядок свое тело, свою голову, и затем уже определяться. Опять-таки, это есть личное и сокровенное, и никто не вправе навязывать духовное развитие другому человеку», — говорит он. Это понятие, собственно, и отвело Шаабана от вступления в один из орденов, что создает некий парадокс, но на самом деле показывает величие суфийского пути.

«Духовное — это содержание, но чтобы было место, где его хранить, нужно сначала построить форму. И здесь уже появляются варианты, иначе духовность становится политикой. Человек должен стремится удовлетворить свою потребность в безграничном. Однако для начала эту потребность нужно выработать», — продолжает Шаабан.

Суфизм позволяет рассуждать в атеистических терминах, и это способствует формированию доктрины безусловного развития, где нет внешних и внутренних противоречий. Именно это Олег Чернэ и хотел показать в книге «Мешок суфия и телега магии», где показан очевидный и даже неизбежный результат в виде внутреннего стресса или, на худой конец, активистского духовного комплекса.

Бесспорно, что главной категорией и пространством поиска, главным искусством суфия (следовательно, и Шаабана) становится жизнь: «Качество ее должно быть таково, чтобы в ней не было кризисов и депрессий, а предощущение будущего должно быть исключительно позитивным. Но это не гедонизм — в искусстве жизнелюбия это требования к себе выше, чем к чему то или кому-либо другому».

Немного истории Олега Чернэ

Собственно, здесь все то, что осталось Олегу Чернэ. Что-то типа «из личной жизни». Если у Олега Чернэ и была личная жизнь, то она была до 25 лет, когда он решил, что у него теперь нет близких и друзей. То есть была жизнь, в которой он активно участвовал со своими паспортными данными, а заново она началась уже после 46 лет, когда он сознательно вернулся в социум.

Все остальное время Олег Чернэ был условно социальным человеком и был в постоянной готовности покинуть социум вообще. Однако время паспортных данных, наверное, и было у него тем личностным до 25 лет, что как-то привязывало его к социальным институтам, где присутствовала некая личная жизнь — в общем, социальная программа по убиванию времени.

Следовательно, говорить о жизни Олег Чернэ сегодня, наверное, еще рано, скорее можно говорить о его смерти или воскресении. Однако день, когда мы начинаем понимать себя — не важно, в каком возрасте мы находимся — воистину великий день. Это и есть день реального рождения, а не того, физического.

В общем, время для Олега Чернэ настало уже после долгой работы над чувством собственной важности, стирания личной истории и отождествления себя с природой дао, которая не имеет имени — в этих условиях совсем несложно стало использовать любое имя, и тем более свое социальное имя.

Но как бы он ни определял себя и свою личную жизнь сегодня, она подчинена процессу постоянного развития и совершенствования. Хотя для многих это и звучит регламентировано, но для него это вполне естественно и не требует дополнительных сил, чтобы заставлять себя жить в качественном восприятии действительности. То есть сегодня жизнь Олега Чернэ может иметь конкретный смысл, и, следовательно, Олег Чернэ может быть Олегом Чернэ.

Каждый человек от природы что-то значит, но если он не понимает, что именно, если он не выражает себя хотя бы профессионально или даже кланово, то какой толк в том, как он называется?

Период его жизни до 14 лет вообще был периодом выживания, как социально, так и физически. То количество болезней, которое он умудрился пережить за этот период, вообще не предвосхищало ничего хорошего. И если бы не ненавистный ему по причине своей слабости спорт, то он не наработал бы волю и дисциплину. Но вынужденно занимаясь борьбой самбо (все-таки отец был чемпионом России) и лыжами, Олег Чернэ, по крайней мере, развил что-то наподобие воли.

Почему наподобие? Потому что то, что сейчас многие понимают под волей — это утопия, так как грубая физическая сила убивает, в первую очередь, ее обладателя. Это было то единственное (но, безусловно, важное), что сформировалось где-то к 15 годам. А дальше уже начался поиск, в котором он потерялся, наверное, лет до 25.

И дальше пришло время сказать себе «стоп». Хотя стоп в реальности затянулся лет на пять от момента падения с крыши до некоего начала функционирования, которое и приходиться на 25-летний возраст. Поняв и познав, что он ничто, Олег Чернэ углубился в странствия и исследования.

Хотя первый порыв и толчок пришелся на 21 год, когда он разбился, упав с крыши. И тогда, наверно, первый раз в жизни он задумался: «а что дальше?» Но здесь он уже, скорее, формировался как ЧОМ, нежели как Олег Чернэ. Так что строительство ЧОМа как раз и связано с падением Олега Чернэ.

И сегодня, когда стало понятно, что знания должны содержать ясную последовательность развития, как во внешнем, так и во внутреннем плане, жизнь приобрела ясность, полезность, а самое главное, вкус. Олег Чернэ родился энергетически и ментально, а не просто пребывает физически.

И сегодня, когда Олег Чернэ придерживается  различных циклов развития, разрывая связь с хаотической действительностью, ему не нужно ничего доказывать и объяснять. Он может жить и творить в угоду себе и пространству, не спекулируя своей значимостью и опираясь на информационную поддержку (как бы это ни выглядело странно с позиции того, что он себя при этом информационно представляет).

Поскольку миром сегодня руководят в основном люди, которые толком ничего не понимают в самих себе и при этом обладают властью и указывают, что и как делать, он принимает это как данность, как определенную энергию, и противопоставить этому надо  лишь одно — работу над собой. В этом и видится становление Олега Чернэ, представленного хоть в одном лице, хоть в пяти, хоть вообще не имеющего имени. И, возможно, у Олега Чернэ есть потребность сделать что-то большее, раз он определенным образом себя позиционирует.

Сегодня Олег Чернэ — это система. Он постоянно подчеркивает значение системы, так как только благодаря ей человек может развиваться. Человека, находящегося в системе развития, рано или поздно «прошибает». Для него тип общества в целом не столь и важен, главное — структура развития. Это те же постоянство, дисциплина, ритм, приводящий к ответственности и, в конечном счете, к анализу. Таковым может быть лишь Мастер, находящийся в архитектуре познания.

Чола

Просто я не хочу жить где-то,

где, собственно, меня нет…

Шри Чола

Чола (Олег Чернэ) — имя, которое инициировано великим йогином по имени Шрила Вамшидас Бабаджи Махарадж (или сокращенно Вамшидас Бабаджи). В полной версии данное им имя звучит как Шри Чола. Правда, вначале Вамшидас Бабаджи назвал меня просто Шри, через несколько дней он стал обращаться ко мне Шри Чола, а затем и просто Чола.

Удивительное дело биография — с ней надо уметь встретиться! Это то, что заставляло меня всю мою сознательную жизнь искать в пространстве макрокосмоса свою идентичность. Жизнь настолько непредсказуема и таинственна, что если не смотреть на нее с позиции интегральных полей (то есть разных тональных уровней бытия), то мы погружаемся в обыденность временной физики, живущей по формуле «родился-умер». Характер нашей реальности определяет наше сознание, а вернее, то, что оно в состоянии фиксировать и во что готово углубляться, то есть жить. Иначе мы проживаем жизнь параллельно не только в разных интегральных полях, но и в поле нашей действительности.

Важно вывести и сориентировать себя на высшее, взяв за основу природу своего духа и проведя его от непроявленного к проявленному. Нужно достигнуть необходимого проникновения в природу своего ума — это и значит открыть путь от параллельного к последовательному.

Я как будто бы давно уже разобрался со своей биографией или, скажем, с ее базовыми знаковыми узлами, и вот пространство раскрыло мне очередную мою инициацию, связанную с последовательностью проникновения в природу совершенного, с линией передачи знаний, связанных с The Perfect One.

После девятимесячного ретрита проявился великий бессмертный отшельник Шрила Вамшидас Бабаджи и указал на аспекты, которые должны были убедить меня в том, что я есть то ли он сам, то ли часть его. В любом случае, его явление мне, много лет сосредоточенному на обретении знаний, воспринимается мной как фактор обучения, когда наши сознания слились в поиске света. Мы погрузились в пространство одиннадцатого интегрального поля — поля, где, собственно, и живет свет.

Шрила Вамшидас Бабаджи

То пространство, та сфера, которая является основой глубинной системы практических кхмерских знаний, вобрала в себя, по сути, все азиатские традиции. Это пространство, к которому я долго пробирался окольными путями в поисках знаний об иллюминации, знаний о природе света, что я собирал параллельно с алхимическими изысканиями.

Это пространство, к которому вела меня вся моя практическая жизнь и многие встречавшиеся учителя и мастера, среди которых были и практикующие женщины, представлявшие, а вернее, иллюминировавшие собой гармонию, без чего любая практика — ничто.

Я четко помню первый такой опыт взаимодействия с миром практикующих женщин в лице одной санньяси, к которой я прибыл, скорей, из любопытства. Она испытала меня на предмет света и восприятия моей природы, водя пальцем по каким-то линиям моего тела. Это был особый опыт встречи с чем-то мне непонятным, но что я запомнил на всю жизнь. Это было 40 лет назад.

Со временем мне пришлось больше погрузиться в тему женского развития. И причиной этому были мои постоянные изыскания, связанные с алхимией и тантрой, которые несли в себе матрицу именно той собирательности, накопления и усваивания, которая присуща женской природе. И если алхимия больше вела меня в даосскую традицию, то тантра, как ни удивительно это будет звучать, в африканские, полинезийские культуры, а уж затем тибетские, индуистские и, наконец, в традицию кхмеров.

Так или иначе, взаимодействуя в практическом обучении с женщинами, ты уже взаимодействуешь с тантрой. Каждая женщина — это тантра. Так что, получая практический опыт общения с женщинами, я стал рассматривать его как постоянную настройку на гармонию, на изначальный источник светимости. Так я окунул себя в море тантры.

Так уж случилось, что в процессе своего пути я очень долго был окружен особыми женщинами: магами, ведуньями, отшельницами, оракулами, практикующими. Все они коррелировали с моим параллельным векторным путем, связанным с женщинами, незаметно и явно вылепляя мою биографию и собирая детали или, правильней сказать, цветы пути.

Однако есть важная деталь в том, что встреча с Вамшидасом Бабаджи произошла именно сейчас, и она заключается в том, что мы уже, так сказать, виделись с ним лет 30 назад. Тогда он довольно устойчиво воспринимался мной, но то ли я был не в состоянии взаимодействовать с ним, то ли другие познания, в которые я был погружен, не позволяли мне увидеть в этом целое.

Мой интерес в познании танца (а вернее, принципа переживания наполнения действием) сильно роднил нас, потому что танец для меня — это инструмент воспевания пространства. И это несмотря на то, что танец долгое время был физичен для меня, так как я рассматривал его как часть тренировки тела для боевых искусств. Но со временем он стал для меня гораздо большим — актом воспевания и обретения высшего (киртаном) и настройкой на природу метафизики развития, включающей в первую очередь идею пахтанья Молочного океана, что также вывело на тему апсар и их небесного танца.

Также дело в том, что помимо женщин совершенным танцем может овладеть только достигший понимания природы духа мужчина. Совершенный танец — это когда движения повторяют постоянные усилия. Это полноценный киртан — форма вскрытия света, которая формируется особыми положениями тела, движениями и сосредоточением.

В общем, волей-неволей акт познания природы женщины стал для меня основой для формирования Истинного тела — Тантрического тела. Это то, что со временем меня и привело к кхмерской традиции и связанным с ней апсарам. Именно танцевальные практики, которые я сначала просто исполнял, а затем и стал изучать в разных традициях, слились в единое усилие преодоления физического и превратились в танец как искусство преодоления материального мира.

Так или иначе, потребность в танце переросла в целую систему понимания природы света, к которой меня подталкивали женщины, и, как видится это сейчас, также Шрила Вамшидас Бабаджи. Я увидел, что танец есть совершенный способ восприятия, чтения пространства и взаимодействия с ним. Он являет собой ритуал, ритм, музыку, схему. И, самое главное, в его основе лежит гармония.

Вамшидас Бабаджи с его особым сознанием, которое живет в девятом интегральном поле, является бессмертным определенного уровня, и связь с ним, с одной стороны, мне понятна, так как я изучаю природу бессмертия более 40 лет, а с другой стороны, она накладывает многие ограничения, связанные с трансцендентальными понятиями. Но так как это связанно с наполнением премой (источником света), то значимость связи с Вамшидасом Бабаджи для меня особо значима.

Он настолько четко и явно показал определенные вехи в моей жизни, что это послужило основанием для меня описать эту биографию именно с позиции линии знаний The Perfect One. В особенности впечатляет меня его объяснение по поводу нахождения в вечном состоянии влюбленности, которая у него связана с Радхой, а у меня, пожалуй, обращена к женщине как к источнику света.

Мое стремление обучать женщин и обучаться у них слишком продолжительно, чтобы кто-то мог это отрицать. Я давно говорю о женщине как о символе гармонии, а не как о какой-то конкретной женщине. Получается, что я переживаю что-то похожее на вечную влюбленность к Лакшми как высшей к представительнице природы женской гармонии. Эта моя внутренняя страсть — то таинственное, которое много лет нужно лелеять, чтобы познать.

Вообще, мне, постоянно выступавшему за ментальную адекватность в процессе познания внутренних, духовных учений, стало ясно, что чтобы выйти на материализованный формат взаимодействия с высшими полями или частотами, нужно уметь оперировать иррациональным, на что и направлен путь развития в проекте The Perfect One, или путь света. И здесь в действительности мы связаны с Вамшидасом Бабаджи очень близко.

Человек — это носитель многих параллельных связей, а надо простроить последовательные. Пока мы не понимаем интегральность миров, мы не можем ответить на вопрос, а в каком именно мы живем? И так может быть, что он бесполезен для нас, подобно нашему низшему сознанию, ориентирующему нас на зависимость от временных категорий.

Важный для нас вопрос: с чем или с кем на связи наше сознание — со светом или с тьмой? Если со светом, то достаточно ли у нас опыта переживания наполнения светом и готовы ли мы соответствовать этой настройке?

Как говорится, если боги хотят кушать, то пусть сами себе и готовят! Практика — это любовное служение, и ее подношение — это наш свет. Светом, впрочем, стоит считать и наш дух. Хотя, в сущности говоря, дух — это оракул света. И прежде чем обратиться к духу, нам все-таки нужно обратиться к себе. А без умения обращаться к пространству мы не можем открыть необходимую нам дверь и даже найти ее.

Кстати, интересно переплетение темы про воровство, которые присутствует в жизнеописаниях Вимшидаса Бабаджи, и в истории одной из совершенствующихся, Терры (ее имя изменено), описанной в книге «Совершенная».

Откуда это — что-то украсть? От недостаточности? Или это может нравиться? Это игра со временем? Украсть у времени что-то… Ему надо, чтобы нам было мало! Сколько мы украли у времени, столько мы и набрали всего! И это уже намеренно определило нам все. Нас научили брать, но мы не умеем этим пользоваться. Уже тяжело держать, и остается лишь приспособиться. Кто научил нас красть, научи этим пользоваться! Проблемы же определять — это опять приспособиться! Проблема-то в чем? В том, что время-то не останавливается!

 Что бы мы ни взяли у времени, оно перестает быть. Здесь вопрос в фиксации памятью или наличии чего-то из прошлого. У меня не украли детство — у меня украли свет. Детство стало приметой того, чего уже нет. Вода на лицо льется, а в ней кровавый след, и он уже не из детства, и за это никто не несет ответ.

Сначала мы теряем время, а затем и пространство, где живет свет!

Нахлынули воспоминания о моем падении с крыши… Тем не менее, я не просто жив, а счастлив в своем изгнании из этого временного пространства. Только наше сознание есть то, что реально преданно нам, что представляет нашу истинную бхаву.